Франция медленно плетется за Англией. Понадобилась Фев­ральская революция для того, чтобы появился на свет двонадцатичасовой закон, который много более неудовлетворителен, чем его английский оригинал. Несмотря на это, французский револю­ционный метод обнаруживает и свои особые преимущества. Одним ударом он диктует всем мастерским и фабрикам без различия один и тот же предел рабочего дня, тогда как английское законодатель­ ство, топорщась, уступает давлению обстоятельств то в том, то в другом пункте и избирает самый верный путь для порождения все новых и новых юридических хитросплетений. Вместе с тем, французский закон провозглашает в качестве принципа то, что завоевывается в Англии лишь во имя детей, несовершеннолетних и женщин и на что лишь в последнее время начинают предъявляться требования как на общее право.

В Североамериканских Соединенных Штатах всякое само­стоятельное рабочее движение парализовалось, пока часть рес­публики обезображивалась рабством. Труд белых не может осво­бодиться там, где труд черных носит на себе позорное клеймо. Но смерть рабства тотчас же породила новую юную жизнь. Первым плодом гражданской воины была агитация за восьмичасовой ра­ бочий день, шагающая семимильными шагами локомотпва от Ат­лантического океана до Тихого, от Новой Англии до Калифорнии.
Всеобщий рабочий конгресс в Балтиморе (16 августа 1866 г.) заявляет: «Первым и великим требованием современности, необхо­димым для освобождения труда этой страны от капиталистического рабства, является издание закона, который признал бы восьмичасо­ вой день нормальным рабочим днем во всех штатах американского союза. Мы решили напрячь все наши силы для борьбы за достиже­ ние этого славного результата».

Одновременно (начало сентября 1866 г.) конгресс «Международного товарищества рабочих» в Жене­ве, согласно предложению Лондонского генерального совета, поста­ новил: «Предварительным условием, без которого все дальнейшие попытки улучшения положения рабочих и их освобождения должны потерпеть неудачу, является ограничение рабочего дня... Мы пред­лагаем признать 8 часов труда законным пределом рабочего дня».

В 1748 году он стал библиотекарем у графа фон Бюнау и поселился близ Дрездена. Пруссию Фридриха II он покинул без всякого сожаления: он имел возможность убедиться в том, что это "деспотическая страна". Вспоминал он о ней с содроганием: "Во всяком случае, я чувствовал рабство больше, чем другие". Перемена местожительства определила его дальнейшую судьбу: он попал в круг выдающихся художников. Сыграло роль и то, что в Дрездене находилась самая большая в Германии коллекция древностей; это заставило его изменить свои прежние планы (он был одержим идеей отправиться в Египет).

Первые же его работы, появившиеся в печати, получили отклик во всей Европе. Духовно независимый, отнюдь не догматик в своих религиозных воззрениях, он переходит в католичество, чтобы получить работу в Италии — для него Рим стоил мессы. В 1758 году он становится библиотекарем и хранителем коллекций кардинала Аль-бани, в 1763 году — верховным хранителем всех древностей Рима и его окрестностей, посещает Помпеи и Геркуланум.

Три произведения Винкельмана положили основание научному исследованию истории древности: "Донесения о раскопках в Геркулануме" ("Sendschreiben"), его основной труд "История искусства древности" ("Geschichte der Kunst des Altertums") и "Неизвестные античные памятники" ("Monumenti antichi inediti").

Мы уже говорили о том, что раскопки в Помпеях и Геркулануме пелись без всякого плана, но еще большим злом, чем отсутствие плана, была та таинственность, которой эти раскопки окружались по приказу эгоистичных властителей. Всем посторонним — будь то путешественники или ученые, то есть всем людям, которые могли бы поведать о раскопках миру, — доступ к ним был запрещен, и лишь некий книжный червь, по имени Баярди, получил от короля разрешение составить первый каталог находок.