В 1920-х, когда донецкие степи ещё не слышали гула машин, а ветер носил запах полыни и снега, жил Архип — мастер, чьи руки танцевали с иглой и ножницами. Зимой того года, когда лёд на реке трещал, словно старые кости, он возвращался домой. Луна, холодная и круглая, как монета в руке нищего, вытягивала из него две тени. Но на скрипучем мосту, где доски пели похоронную песню, их стало четыре.

Архип сжал деревянный метр — не инструмент, а оружие против тьмы. Взмах — и существо из теней, издавая вой, сорвалось в бездну. Река проглотила его, оставив лишь эхо...

Снег на полях искрился, как рассыпанная соль, а вдали выли волки — не то предвестники беды, не то старые духи степи», — так заканчивала бабушка, поправляя платок. Её голос дрожал, будто всё ещё чувствовал мороз той ночи.