Моей маме было 68 лет, когда я впервые её увидела. Она родила своего последнего сына в 47 лет — поздний ребёнок. Я тоже появилась на свет последней…  

Женщины в деревне быстро теряют свою молодость. Это происходит внезапно. Вчера ещё была яркой, с густыми бровями и здоровой кожей, а теперь седая и уставшая от жизни. В этом нет ничего удивительного. Чем тяжелее жизнь, тем больше следов она оставляет на лице. Я нашла фотографию молодой свекрови и была поражена — она была настоящей красавицей. Но я знала её уже старой и согбенной женщиной в выцветшем платке. Тонкая до прозрачности, смуглая почти до чёрноты. Какая уж тут была красота. Но когда говорят «русская женщина», я представляю именно её.  

Моей маме было 68 лет, когда я её впервые увидела. Она родила последнего сына в сорок семь — поздний ребёнок. Я тоже появилась на свет последней…  

В ней была какая-то загадка. Загадка в том, что её знойную, смуглую красоту унаследовал только один из семи детей. А в остальных детях, внуках и внучках течёт кровь моего незнакомого свекра. У них голубые глаза, светлая кожа и волосы с рыжеватым оттенком. Они трудолюбивы, сильны и жестки, но мало интересовались учёбой или знаниями. Их мир ограничивался деревней, словно за её пределами ничего не существует. Конечно, они читали и смотрели телевизор, но очень выборочно — только то, что считали нужным. Они гордились, что всегда работали руками, что могли управлять тяжёлой техникой и лопатой, что выдоили сотни коров. Это была рабочая семья с тем особым чувством гордости за труд, которое сейчас почти не встретишь.  

Но мама удивляла тем, что в редкие минуты отдыха у неё всегда была книга в руках. Обычно эти минуты выпадали на время перекуса. Книга стояла, прислонённая к заварнику или банке с молоком. Мама ела и читала одновременно — такая интеллигентная и вредная привычка. Книги мама приносила из библиотеки в сетке с ячейками, знаете такую — авоське. Книги выглядели там странно, нелепо и как-то неуместно… Это были произведения Распутина, Астафьева, Белова, Шолохова, Шукшина, Васильева. Однажды я видела, как мама вытирала слёзы концом платка, читая книгу Васильева «Не стреляйте в белых лебедей». Я тоже когда-то плакала над ней и сразу же призналась об этом.  

Свекровь отреагировала странно — убрала книгу и засуетилась. Стыдилась? За что? За книги? Почему? Ведь она их любила. Я помню, как она радовалась моему непрактичному приданому — ящикам с книгами. Как перебирала их, стряхивала пыль с корешков, как заставила сына сделать полки для них.  

Меня всегда удивляла её грамотная и чистая речь — с множеством поговорок и присказок, с напевностью сибирского говора, но без жаргона и матов, без грубых ошибок в произношении. Иногда она говорила вопреки привычному для деревни произношению. Если все говорили «шофера и директора», мама произносила чётко «шоферы, директоры». Её движения были без суеты, спокойные, полные какого-то внутреннего достоинства…  

Ещё меня удивляло, как она отзывалась о муже — с уважением, но с каким-то отчуждением…  

Он был откровенно некрасив. Коренастый, невысокий, с крупными чертами лица, будто специально собранными на маленьком личике. Непропорциональный нос, крупные губы, глаза под низкими бровями. Я видела его только на фото. Мама всегда называла его по имени и отчеству. Она как-то упомянула, что он был старше её на 16 лет. И всё… тайна, которую я так и не раскрыла. Мама ни в какую не хотела рассказывать о себе.  

Немного приоткрылась завеса, когда на похороны мамы приехал её младший брат. Он жил в городе и работал горным инженером. От дяди Игоря я узнала, что их отец был военным или служил в НКВД, но был репрессирован.  

Дядя Игорь рассказывал, что их с сестрой отправили в детский дом. Ему было слишком мало лет, он не помнил, куда делась мама. Но помнил, что до детского дома они жили в большой квартире, и что в детском доме сестра заботилась о брате, как могла. Она прятала в пазухе украденные с кухни кусочки хлеба и картошку. Потом, когда они вышли из детдома, она просто увезла брата с собой. Они долго ехали на поезде и оказались на лесоповале, в леспромхозе. Сестра рано уходила на работу и часто не ночевала дома. Судя по всему, Ольга вышла замуж очень молодой. Игорь рос в семье Ольги и Николая, пока не окончил семь классов. Вот и вся история. Не осталось ни фотографий родителей, ничего… Отчество у свекрови было не её собственным — его изменили. Почему? Кто теперь скажет. Мамины подруги на похоронах вспоминали, что мама знала много стихов. Она была хорошей певицей, и муж часто просил её спеть. Мама пела украинские песни. Почему украинские? Кто теперь скажет. Я в молодости не расспрашивала. Судя по яркой красоте, в её роду были черноволосые, темноглазые предки. Были ли они русскими или украинцами — неизвестно.  

И почему-то мне кажется, что вся эта история очень простая и одновременно страшная — мама выходила замуж лишь потому, что надо было поднимать младшего брата на ноги. Смена отчества, вероятно, была по той же причине, чтобы их не нашли. Так девочка, скорее всего из интеллигентной семьи, оказалась в деревне. И со всей силой приняла и деревню, и нелюбимого мужа. Приняла так, что буквально растворила своё «я» в мужском. Растворилась ещё и из чувства самосохранения.  

Она спряталась даже от самой себя. Её судьба — это отражение истории страны. С её лесоповалами, репрессиями, силой духа, жертвенной любовью и вечной Сонечкой, пока мир существует. Будто сама история толкает наших женщин на бесконечные испытания ради брата, сыновей, мужа…  

Интересно, жила ли когда-нибудь свекровь для себя?  

Разве только в далёком детстве… Впрочем, тогда наших бабушек никто не учил «Любите себя. Живите для себя». Вот они и не умели. К счастью для детей и внуков. В их крови была жертвенность. Великая сила и великая слабость русской женщины заключалась в этом умении жертвовать. Любой психолог скажет, что это неправильно. Абсолютно неправильно! Возможно… Но интересно, что бы случилось с нашей страной, если бы наши бабушки и мамы в тяжёлые времена вдруг решили жить для себя? Если бы они не отдавали последний кусок, чтобы накормить детей? Если бы не работали на тяжёлых работах? Если бы берегли руки, фигуру, кожу от ветра, мороза и труда? Кто знает, а тогда пришло бы время дочерей и внучек — время жить для себя?  

Я безмерно благодарна маме за то, что она сделала для нас с мужем. В тот момент, когда против меня выступили многочисленные братья и сёстры — городская, белоручка… Мама встала стеной, прикрыв наш брак своим хрупким, худым до изнеможения телом:  

— Он её любит, и отстаньте от них!  

От нас действительно отстали. Если бы не эта передышка, кто знает, смогла ли я стать своей для теперь уже близких родственников?  

Она никогда не ругала меня при сыне и его при мне. Более того, когда он жаловался на пригоревшую картошку или неудачные пироги, мама всегда его осаживала:  

— Что ж ты за себя девчонку взял? Женился бы на сорокалетней, они всё умеют.  

Мне кажется, что, прожив с нелюбимым мужем, она изо всех сил берегла нашу любовь. Любовь своего позднего и очень любимого сына, берегла даже от него самого. Да что там, берегла и от меня…  

Прошло уже двадцать лет, как её нет с нами, но ни дня не проходит, чтобы я не вспомнила её. Как будто она всё ещё рядом. Всё ещё бережёт нашу любовь… Старенькая, сухая, потерявшая всю красоту на лесоповале и в деревне, но всё равно неизмеримо красивая… Русская женщина…