Страшные истории

Один человек заметил на Гугл картах в Лос-Анжелесе надписи «Help» и «Trafico», они были на пустыре.

Но это ещё не всё: один популярный блогер решил съездить туда и проверить, но к нему подошёл мужик, стал угрожать и послал.

В сети предполагают, что в этом месте держат в заложниках похищенных людей, а что вы думаете?

Мразь. Вечные. Часть 1

Мразь. Вечные. Часть 2

Почти две недели пути в сопровождении незнакомцев прошли не так уж и плохо, как мог того ожидать Киприан. Даже четверо охранников весьма разбойничьего вида, на деле оказались вполне сносными попутчиками. Первые дни разговоры в группе паломников не клеились абсолютно. Слишком разные судьбы, разные цели, разные причины для путешествия. Всё это привело к тому, что они разбились на небольшие подгруппы, которые на привалах держались друг друга. Охранники, закономерно, держались особняком, и даже нанявшие их купцы, кажется, слегка их побаивались. Двое купцов почти ни с кем не общались, только шептались о чём-то по вечерам с картой в руках, да иногда подзывали к себе Бегенея, чтобы задать уточняющие вопросы касательно пути и места назначения. Италмас нашла в Велимире опору и защиту, столько нужную сейчас осиротевшей девушке, а угрюмый мужчина, тяжело переживающий разлуку с семьей, принял её как родную и волком смотрел на охранников, иногда недобро поглядывающих на девушку.

Киприан проводил вечера в разговорах с Бегенеем, пытаясь получше узнать культуру и обычаи местных. Наставник часто говорил: чтобы склонить кого-то к своему богу, узнай сначала о его. Именно на Бегенее Киприан и пытался понять, как вообще можно убедить людей отказаться от всего, что им знакомо и принять новую веру. Но чем больше времени они проводили в беседах, тем больше инок убеждался, что вотяк уже далёк от богов своего народа и больше склонен поклоняться вину. Еще одной неприятной помехой было и то, что Бегеней не так хорошо знал русский язык, как того хотелось бы Киприану. В вопросах богословия почти все слова ему были новыми и не понятными. Заодно выяснилось и то, что знать язык речных пиратов и купцов могли только лидеры поселений, а среди простых вотяков русский знали единицы.

Сам Бегеней знал язык достаточно хорошо, даже если сравнивать с вождями, но лишь потому, что с малых лет не раз уплывал с купцами на запад вольнонаёмным на вёсла. Тогда же он и начал обильно пить брагу, а затем перешёл на мёд и вино. Вотяк поделился с миссионером, что у них тоже есть нечто вроде алкоголя, но он является скорее крепким настоем дурманящих трав и используется только в ритуалах. Сама же религия и культура его народа строилась на поклонении духам природы и предков. У каждого рода был свой Воршуд, и ему приносились жертвы в специальных, небольших пристройках — куалах. Все ритуалы, связанные с поклонением предкам, лесам и рекам сводились к жертвоприношениям. Чаще всего подносилась приготовленная еда или свежее мясо и рыба. Ритуалы сопровождались заклинаниями — кыжкылами или в особых случаях обрядовым пением, на каждое событие своим, от гура исполняемого семьёй жениха на свадьбах, до поминальных шайвылов. Любые вопросы касательно целителей и бессмертных воинов проводник игнорировал, резко забывая язык и переставая понимать, что у него спрашивают. Лишь однажды, вскрыв одну из бутылей купеческого вина, ушедшего на оплату его услуг, старик начал рассказывать об особых Воршудах, которые дают своим потомкам необычную силу. Но быстро напившись, он перешёл полностью на вотякский язык, часто со злобой повторяя имена Ядыгара и Агыма. Киприан уже знал, что Ядыгар был вождём поселения, откуда их проводник родом, однако про Агыма слышал впервые.

После долгого дневного перехода, когда купцы определились, что идти до поселения осталось уже не больше пары дней, группа расположилась на ночь у воды. Охранники с Велимиром ушли наловить рыбы. Киприан с проводником сняли груз с купеческих вьючных лошадей и уже, поставив на ночь две саксонки, занимались костром. Италмас разбирала запасы и готовилась перебирать крупу на ужин. Купцы ушли в лес за дровами, в сумерках раздавался звук топора. Место выбрали красивое: к Вятке, уходящей дальше на восток, здесь примыкал широкий приток c севера. Бегеней сказал, что дальше на север, если следовать прямо по притоку, начинаются святые вотякские земли, но им туда соваться нельзя ни в коем случае. За такое нарушение священных границ обычно дружелюбные вотяки могут и убить. Киприан наконец-то смог уговорить Бегенея рассказать что-нибудь из местного фольклора. Поворчав старик начал:

— Как-то раз мужик рубил дрова у берега реки, ну и уронил топор в воду. А топор тут же и утонул. Горюет мужик, плачет по хорошему топору. Из воды выходит к нему Вумурт и спрашивает: "Почему плачешь?". "Топор утонул" — отвечал ему мужик. Вумурт ушёл обратно в воду и вынес серебряный топор. "Твой?" — спрашивает. "Нет, это не мой," — отвечает ему. Снова нырнул Вумурт в воду и вынырнул уже с золотым топором. "А этот?". "И этот не мой!" — Восклицает мужик. Вумурт ещё раз нырнул и вытащил уже обычный топор. Мужик обрадовался: "Вот этот мой". Тогда Вумурт все три топора и отдал ему.

Киприан подумал над услышанной притчей, и спросил:

— А Вумурт — это кто такой вообще?

— Вумурт — это Вумурт, — вмешалась Италмас. — Дух природы, живущий в воде. Он может как помочь, так и наказать, он проверял мужика на жадность в истории этой. Мне мама рассказывала её в детстве, могу еще рассказать, мамину любимую.

Киприан с радостью согласился. Старик же мыслями ушёл в себя и, кажется, дальше уже не собирался поддерживать разговор, лишь ворошил сухой палкой разгорающийся костёр. Девушка села на землю у костра, подогнув ноги, поправила одежды и начала свою историю:

— Жила в наших краях прекрасная девушка Апай. Однажды она пошла на мельницу, чтобы муку молоть. Ночью вышла она к воде и начала петь.

— Чушь какая, почему она ночью пошла на мельницу, то? — Проворчал себе под нос Бегеней. Киприан шикнул на него и жестом попросил девушку продолжать. Чуть замявшись, она всё же продолжила:

— Пела она так красиво, что вышел к ней из лесу высокий мужчина и спросил, кто её обидел. — Киприан хотел было задать вопрос, но Италмас остановила его жестом. — У нас есть гур, это такая грустная песня о прощании с чем-то, и чем сильнее твоё горе, тем красивее выходит песня. — Инок кивнул, и девушка продолжила. — "Никто не обидел" — ответила девушка. "Просто жду очереди на мельнице".

— Ну какая очередь, ночью-то! Ладно она, но откуда взяться другим-то дурным таким же? — Снова не сдержался старик. — Вот моя притча — так притча, а тут несуразица какая-то. — Киприан кинул в Бегенея камушек, а Италмас, не обращая внимания продолжала:

— Человек злым голосом велел ей закрыть глаза. Испугавшись, Апай исполнила приказ и почувствовала, как куда-то проваливается, будто в яму. После того как ей велели снова открыть глаза, она увидела красивый большой дом. И поняла тогда она, что попала в лапы к Воршуду.

— Что-то ты путаешь, милая моя, — Волибор подошёл со стороны реки, остальные охранники и Велимир стояли за ним с богатым уловом в руках. — Воршуд — это же дух предков, а из лесу мог выйти только Нюлэсмурт.

Девушка отвернулась и отошла обратно к тюкам, доставать крупу. Киприан давно заметил, что она до смерти боялась как "старшого среди равных", так и его головорезов. Волибор же продолжил:

— Сказки вотякские — это всё хрень для детишек, есть у меня для тебя, чернорясый, настоящая притча.

К северу от Хлыновского острога, можно найти мрачные поселения местных жителей с низкими тёмными домами. Местные похожи на вотяков внешне, ходят в тех же серых одеждах по будням, да в красных цветах по праздникам. Да вот только праздники у них другие. Любимый праздник, что у тех, что у других — день в начале весны, когда зиму прогоняют. Вотяки в этот день поют песни и приносят своим духам дары из свежего дикого мяса и рыбы. А вот зыряне песен не поют, лишь хором воют по-звериному под бой барабанов и преподносят своим духам человеческие жертвы. На предпраздничном совете выбирается девушка из только вошедших в возраст материнства, её и отдадут местным богам. Омэль — это высший дух, которому и преподносятся кровавые дары, чтобы избежать голода и болезней, которые тот может наслать. Относительно безопасно пройти по землям зырян можно лишь летом, в сытые и теплые времена, когда их духи отдыхают после суровой зимы. Эту историю я услышал от старого купца, который когда-то проходил на торговом ушкуе по северным землям.

Есть у зырян поверье, что в обычной семье могут родиться дети Омэля. На них моментально заживают порезы и садины, а в ночи к ним приходит их отец, мучает их и уговаривает вырезать всё поселение, а затем уйти к нему, в тайгу. Проклятие начинает проявляться не при рождении, поэтому у них есть своебразный праздник взросления. Когда мальчики могут удержать короткий меч в вытянутой руке, жрецы наносят на их лица ритуальные порезы. Если рана заживает сразу после нанесения, мальчика убивают на месте. Ему отрубают ноги, руки и голову. Затем по-отдельности топят в разных частях болота, чтобы Омэль не смог найти и воскресить своё чадо. Редко рождаются и проклятые девочки, но их же в жертву Омэлю по весне и приносят. Правда тела девочек сжигают, а не топят, считается, что иначе дух своих дочерей достанет из болот и оживит.

И жила в одной такой зырянской деревне несчастная Арнас. Родителей своих она не знала, еще младенцем её нашли на пепелище сожженной деревни. Все трое её сыновей были выбраны Омэлем и уже были убиты на ритуале взросления. Муж погиб в прошлом году от клыков и когтей диких зверей. Лишь маленькая Кудым осталась у неё на всём белом свете. И в этом году у девочки должна была уже пойти первая кровь. Никто в деревне не сомневался, чья дочь станет следующей невестой Омэля. Никто не жалел Арнас, потому что она несла проклятых детей и многие предпочли бы, чтобы и её осквернённое злыми духами лоно предали огню. Подлые языки за спиной шептали ей проклятия и говорили, что это не звери растерзали её мужа, а другие мужики зарубили его топорами, чтобы отвадить Омэля от их поселения. Ей в укор ставили то, что её в детстве спасли с сожженной деревни, говорили, что не следовало гневить духов леса, а оставить её там подыхать. Что она должна была сгореть вместе со своими родными, а не нести зло в их поселение. Считанные дни оставались до праздника весны, и жители кровожадными улыбками пугали малютку Кудым и плевали вслед несчастной Арнас.

За ночь до большого костра, женщина с дочкой тайно ушли в лес, в земли еще более дикие, севернее зырянских. Омэль остался без своей невесты. Сразу после этого в амбаре с деревенскими запасами еды случился пожар. Тем же летом случился большой неурожай, рыба ушла из рек, зверь ушёл из леса. Еда закончилась, и не было никакой надежды пережить зиму. Голод сводил людей с ума. Матери топили ослабевших детей, чтобы не слышать их голодный плач, а телами кормили оставшихся в живых членов семьи. Обливаясь слезами, жители проклятого поселения собственными руками убивали родных, чтобы самим протянуть еще хоть чуть-чуть. Кто-то уходил вдоль реки к другим поселения, кто-то уходил на север, но никто так и не вернулся. В конце осени, к моменту, когда в некогда большой и богатой деревне в живых осталось лишь несколько десятков мужчин, духи наконец-то услышали еженощный молитвенный бой барабанов, сопровождаемый безумным воем людей, и даровали им пропитание.

В зырянские земли по реке поднялись торговые ушкуи с юга, полные запасов вяленой еды на продажу. Купцы хотели выменять заготовленную к зиме провизию на выделанные шкуры и драгоценные камни, которые всегда в обилии были у местных. К высадившимся на берег южанам вышли люди больше похожие на диких зверей. Они не носили красивых одежд, лишь оборванные тряпки, потому что уже не видели смысла в одеяниях. Они не разговаривали, потому что им было нечего обсудить. Они не держали оружия, потому что плоть случайных путников, разрываемая когтями и зубами, больше радовала Омэля. Проигнорировав вынесенные на обмен тюки с провизией, толпа озверевших мужчин бросилась убивать голыми руками, перегрызать глотки и заживо объедать еще теплое мясо с купеческих охранников.

В панике купцы сбежали, воспользовавшись тем, что зыряне отвлеклись, пожирая сбитых с ног солдат. Восемь человек, вопящих от боли, они оставили на берегу у проклятого богами поселения, и вдвое больше убитыми. Через месяц, ранней зимой к тому же берегу пришло два ушкуя воинов. Было собрано небольшое войско, чтобы вырезать обезумевших мужчин и сжечь проклятую деревню. Но никто не встретил их при высадке на берег, как то было в прошлый раз. Без малейшего сопротивления они прошли до центральной площади. Все оставшиеся мужчины зырян были там. Группами по восемь человек их тела лежали по четыре стороны от большого прогоревшего костра. У них всех были оторваны конечности, руки были приложены на место ног и наоборот. Вырезаные глаза и вырваные языки были вложены в дыры, оставшиеся на месте сердец. Головы были свалены грудой возле костра. Там же, в центре чудовищной сцены сидела молодая девушка, почти девочка, с длинными спутанными волосами в залитой кровью, разорванной одежде и баюкала младенца на руках. Подняв глаза, она увидела прибывших солдат. Медленно встав, она поднесла руку ко рту и прокусила себе запястье, второй рукой продолжая держать ребёнка. Присутствовавшие там солдаты потом клялись, что собственными глазами видели, как ребёнок начал жадно сосать кровь, стекающую с пальцев, а сама рана на запястье почти сразу затянулась. Когда офицер ушкуя решился подойти к девушке, чтобы помочь ей покинуть это проклятое место, она положила испачканную материнской кровью девочку на землю и бегом умчалась в лес. Так и не найдя беглянку, зырянскую деревню сожгли до тла тем же вечером, а младенца передали на воспитание священнику с ближайшей церкви.

— Мдаааа, вот это сказка, так сказка, — в гнетущей тишине промолвил Киприан. Остальные понуро смотрели в пламя костра. К концу жуткого рассказа в их лагере уже успел пройти небольшой дождик, и стояла глубокая ночь. — Слушай, Волибор, а откуда вообще известны их имена, и что происходило до прибытия купцов, если деревня в итоге сожжена, все погибли, а сама Кудым сбежала в лес?

— Да вродь как, один старик из той же деревни добрался до города, откуда купцы были. Но уже после того, как воины с девочкой вернулись. Всю зиму в тайге он провёл в одиночестве и выжил, как с голоду не опух не ясно. Он как про спасённую девочку услышал от местных, всё, что знал, священнику и рассказал, а он затем купцу. Ну а тот уже и мне поведал, такой же ночью у костра, когда я охранником у него был. Очень уж давно это было, купец и не жилец уже больше, скорее всего.

— А где сейчас ребёнок? — Еле слышно спросила Италмас. Волибор лишь пожал плечами.

Киприан прокашлялся и тоном священника зачитывающего проповедь заговорил:

— Церковь зовёт их мразями. Как ничтожных, презренных, настолько далёких от заложенного в них богом созданий, что совсем уже потерявших человеческий облик. Ставших подобными зверям, зверинной яростью преисполненных, зверинной же жажде крови повинующихся. Я точно знаю, что вымичи зовут их шуштом кага и отдают в обучение шаманам. Шаманы используют силы детей в своих обрядах для исцеления, но когда выросшие дети начинают представлять серьёзную угрозу, сжигают их на кострах. Самый крупный культ вымичей, в котором использовалось около десятка детей, был вырезан Новгородскими иноками пару лет назад. Ижемцы, печорцы, удорцы у всех северных народов есть легенды о детях леса с особыми силами. Но лишь немногие их поселения устраивают целые кровавые культы, к которым приходится выдвигаться воинам господним, выжигая проклятые земли огнём и вырезая иноверцев мечом. Зыряне, судя по рассказу Велимира, зовут мразей детьми Омэля и пытаются убивать сразу по проявлению сил. А вот вотяки, — Инок повернулся к проводнику, — кажется, зовут их ожгарчи быронтэм и дают вырасти до взрослых воинов, я ведь прав, Бегеней? С таким вот демоном из ада столкнулся Седой? О нём, искалеченный дед рассказывает в кабаках, размахивая своей культёй?

Бегеней, не уводя взгляд от пламени, проговорил:

— Не понимаю о чем ты. Ожгарчи просто хорошо обученные воины, что с самого детства упорно занимаются с мечом. При чём тут глупая сказка Волибора и твои истории о злых монахах, сжигающих деревни? — Дед с вызовом, долго посмотрел прямо в глаза Киприана. — Или ты и есть злой монах, и сейчас идёшь мою деревню сжигать? А мне ведь говорил, что слово своего Бога несёшь. Такие вот у него слова выходит?

Велимир подошёл к проводнику, наклонился к нему, и, неожиданно мягким голосом проговорил:

— Скажи мне, мудрый Бегеней, только правду. Я должен знать, я имею на то право. Зря я проделал весь этот путь или нет? Есть ли в ваших землях чудесные целители? Могут ли они дать мне средство, чтобы спасти моих родных?

Киприан, купцы, Италмас и даже охранники задержали дыхание в ожидании ответа Бегенея. Бегеней обвёл их взглядом, злобно кинул палку, которой всё это время ворошил угли и крикнул:

— Ладно! Ладно, Нюлэсмурт вас подери! Есть целители, и сила есть у жрецов, довольны? Не зря вы идёте!

В этот самый момент в землю у костра воткнулась стрела. Громкий крик сопроводил прилетевшую стрелу:

— Всем убрать руки с мечей, затем медленно снять с поясов и положить на землю перед собой всё своё оружие. Мои лучники целятся в вас с нескольких сторон, так что без глупостей!

Уже и так стоящий на ногах Бегеней со злобой швырнул на землю свой топор, подняв столбик пыли. Велимир поднял пустые руки и развёл их в стороны, его меч был всё еще приторочен к тюкам на их лошади. Киприан аккуратно снял с пояса и положил перед собой саблю, которую дал ему Волибор. Купцы отопнули подальше от себя свои топоры. Лишь Волибор, да трое его воинов не спешили расставаться с оружием. Они наоборот резко вскочили на ноги и, встав спина к спине, закрылись высокими щитами от всех возможных мест, где могли скрываться лучники. Старшой среди равных, призывно покачивая мечом, закричал в ответ:

— Сам бросай оружие и ссы в портки! Почем мне знать, может ты и вовсе один. Да и голос у тебя бабский какой-то, не буду я бабе сдаваться! Показывай своих лучников, и рожу свою показывай, только поближе подойди, я вдаль плохо вижу.

Голос из-за деревьев, чутка промолчав, крикнул:

— Тебя звать Волибор, верно?

— Может и так, а что с того? Как тебя звать, я так и не услышал! — Старшой, ни на секунду не опуская щит от груди, стремительными резкими движениями выглядывал из-за его краёв, пытаясь определить количество и расположение нападающих. Из-за деревьев шагнул капитан Тишило:

— Я знаю тебя, а ты меня знаешь. Я человек честный. Я не хочу вас ни убивать, ни грабить!

— Да-да, мёртвой бабке моей расскажешь, что ты хочешь, Тишило. А стрела вот эта, из кармана выпала у тебя? — Волибор всё не опускал щит.

— Да захоти я, стрела была бы у тебя промеж лопаток. А вы нужны мне живыми. Здесь все мои ребята, а ушкуй мой, как ты сам знаешь, на тридцать сабель. Ты думаешь в четыре меча, вы сможете всех убить? Положи железку, и спокойно потолкуем.

Волибор от всего сердца харкнул на землю и сказал своим воинам:

— Сдаёмся, хотели бы убить и правда бы застрелили, пока мы уши греем. — И первым бросил на землю сначала щит, затем саблю и оттолкнул ногою от себя. Тихомир, Драган и Милорад, нехотя, последовали его примеру.

Тишило жестом позвал своих людей из-за спины. Несколько воинов вышли из лесу и рассредоточились по лагерю. Трое из них начали собирать в одну кучу сброшенное оружие и щиты. Еще пятеро лучников появились из-за деревьев, не убирая стрел с тетивы. Волибор прикинул расклад сил и крикнул Тишило:

— Брехлом был, брехлом и подохнешь, ни хрена вас не тридцать сабель тут.

Тишило ничуть не смущаясь, весело ответил:

— Ну, ведь и не четверо нас, так что не звени яйцами. Всё равно бы мы вас убили, если б пришлось, просто не так играючи.

Его воины закончили вязать пленников. Капитан встал в центре лагеря и заговорил:

— Как я уже и говорил — я человек честный. Я не хочу вас ни грабить, ни убивать! Но так сложилось, что мне нужна, просто жизненно необходима, ваша помощь. И я щедро заплачу вам, оставив вам ваши жизни.

— Ну и чего тебе надо от нас? — Спросил Волибор, хмуро глядя как его щит и меч выбрасывают в кусты.

— О, сущий пустяк, как ты сам уже заметил: мой отряд слегка истрепался, а нам срочно необходимо попасть обратно в Хлынов. Ну а вы, я надеюсь, любезно согласитесь сесть на вёсла. Видите ли, мы слегка опасаемся нападения местных и не хотим забивать руки рабским трудом.

Паломники застонали: почти две недели пути закончатся тем, что они рабами на вёслах вернутся в поселение, откуда начался их путь. Теперь-то они точно не успеют дойти до вотякских жрецов до наступления холодов.

Бегеней шёл последним в цепочке пленников, связанных одной верёвкой. За ним шли двое замыкающих конвоиров. Старик еще в лагере заметил, что офицер ушкуйников запачкал свои красивые одежды грязью и кровью. И хоть он и продолжал кривляться, как тогда в Хлынове со своими дурацкими речами, чувствовалось, что он чем-то серьёзно напуган. Вотяк понимал, что страх, кровь, грязь и тот факт, что он сам не так давно рассказывал ему о святых землях поблизости и проводимых на них ритуалах, вместе не сулят ничего хорошего. Ну не мог же этот лощеный кретин сунуться к их святыням! Что он там пьяный ему наговорил, про ценность этого места и проводимых там ритуалов? Чертово вино, ничего не вспомнить!

Первые пленники уже подошли к ушкую, Италмас завизжала, зайдя на борт. Остальные, кто поднимался за ней, глядя на корму, замирали, а потом как-то боком проходили к носу ладьи. Поднявшись на борт Бегеней понял, что именно всех так пугало. Вся корма была запачкана кровью. Недавно прошёл дождь, но это ничуть не помогло, даже ночью в свете факелов и луны отчётливо были видны следы бойни. Скамьи, пол, борта, всё выглядело так, будто кто-то специально расплескал по ладье несколько ведёр свиной крови. Но вот только, скорее всего свиной она не была. На носу сидел еще один пленник, старик подошёл поближе и взглянул на него.

— Нет! Этого не может быть! Нет! Нет! Нет! — Бегеней кинулся к ошеломленному такой реакцией Тишило. И связанными руками схватил его за горло. Ушкуйники начали пытаться оттащить деда от своего капитана, вотяк же продолжал орать тому в лицо и пытаться задушить: — Что ты наделал, кретин? Они же придут за ним! Они убьют вас всех! И меня вместе с вами! Лучше зарежь меня сейчас!

Солдаты наконец-то оттащили взбесившегося старика от своего капитана и усадили на лавку у весла. Тишило, прокашлялся, отряхнул одежды, затем близко-близко наклонился к Тукташу и спросил:

— Вы что знакомы? Дедушка говорит, что ты какой-то особенный. Может дедушка знает и скажет, где золото, а тебя можно и убить?

Бегеней закричал со своего места:

— Какое золото, кретин? Ты вообще о чём? Вы что? Вы как вообще? — Вотяк, задыхаясь от злости, даже не мог закончить вопрос. — Как он, — вотяк мотнул головой на юношу — здесь оказался?

Тишило уткнул саблю в грудь Бегенея:

— Ну-ка, успокойся, что значит какое золото? Ты меня так не огорчай. Ты же говорил, что на этой земле ритуал, и нам нём будет великая вотякская ценность.

Бегеней ткнул пальцем в юношу и зло прошипел:

— Вот ценность! Вот твоё золото, идиот! Он и еще один мальчишка! Кстати, куда вы его дели? За ними обоими придут, и убьют всех, кто хоть как-то причастен к тому, что вы тут устроили!

Тишило сел на лавку рядом с Тукташем:

— Значит ты, полоумный старикан, хочешь сказать, что вот он — это и есть вотякское сокровище. Что же насчёт второго, если внимательно посмотришь вниз, то на полу видно, что он в какой-то степени всё еще с нами.

Бегеней уставился на разводы крови. Тишило же взял Тукташа за руку. Тот не сопротивлялся и даже не смотрел на капитана ушкуйников. Сабля ушкуйника, прижатая к предплечью юноши, резким движением прорезала руку от локтя до самой кисти. Тонкая струйка крови сбежала по пальцам, и почти сразу кровотечение остановилось. Тишило провёл рукой по месту, где только что сам прорезал плоть. Раны как не бывало.

Пленники и столпившиеся вокруг ушкуйники замерли, ни единым звуком стараясь не нарушить наступившую мрачную тишину. Напавшие на жертвенник не подозревали, что второй юноша тоже ожгарчи, как и первый, убитый ночью неизвестной тварью. Всё, на что надеялись пираты, это выпытать у него, где золото, бросить его труп в воду, да убраться подальше до прихода вотяков. Если бы дозорные не сообщили об еще одном лагере, обнаруженном поблизости, они бы не захватили себе на вёсла пленников, и не узнали о том, насколько на самом деле ценен Тукташ.

Тишило, сел напротив сына вождя, посмотрел ему в глаза и сказал:

— Я не идиот, и я понимаю, что если бы ты был так же силён, как твой, ровным слоем размазанный по доскам друг, ты бы уже всех нас убил. Верёвки тебя бы не удержали, будь в тебе хоть вполовину столько же сил. Значит тут дело в чём-то другом. Но я теперь действительно верю, что ты важен. Я и глазам своим верю. Сам ведь видел, как зажила твоя рана. — Тишило наклонился еще чуть ближе и громким шепотом сообщил Тукташу прямо в лицо. — Я доставлю тебя в Хлынов и продам. Как драгоценную вазу, как осла, как рабыню, как старую тряпку. Вопрос лишь в том, кто и сколько за такого как ты может заплатить. Ты теперь — моя собственность. И не обманывайся, ты не сбежишь, и никто тебе не поможет, я глаз с тебя не спущу. Если уж ты и есть моё сокровище, то я получу с тебя всё, что мне причитается.

В это время Италмас о чем-то говорила на ухо Велимиру, тот лишь кивал. Купцы с Волибором и его воинами уже шепотом обсуждали, как сбежать, как выкрасть юношу, как его выгодно продать и как поделить деньги. Киприан думал о том, как вообще так получилось, что неотёсанным дикарям с мерзкими ритуалами Бог действительно дал способность к исцелению.

Тукташ поднял глаза на капитана и зло прошипел:

— Вы осквернили кровью священную землю. Мой отец уже идёт за вами. Вы все здесь подохните раньше, чем наступит завтрашняя ночь.

Ядыгар встал лагерем за пределами же