«Опять в Смоленск я прибыл в октябре 1941 года, - пишет в дневнике военный врач Сергей Красновский. - Мне сразу бросилось в глаза обилие военных госпиталей и возле каждого госпиталя – масса крестов над могилами погибших немецких солдат.

На Покровке – госпиталь, в бывшем нашем военном госпитале – госпиталь, в здании Педагогического института и в управлении Западных железных дорог – тоже госпитали, а в здании школы милиции был русский госпиталь. Когда мне удалось попасть в него, увиденная картина была настолько удручающей, что могла довести до сумасшествия. Наши раненые красноармейцы валялись на полу без повязок, пол был залит кровью и испражнениями... Гораздо было бы человечнее оставлять раненого умирать на поле боя без всякой помощи, чем та помощь, которая им якобы оказывалась немцами. Но это была политика, ибо часть населения говорила: «Смотрите, у немцев даже для русских госпиталь есть»».
⠀
Сергей Красновский не преувеличивал. Условия, в которых содержались военнопленные, даже близко не напоминали человеческие. Смертность людей была колоссальной и доходила до 200, 300 и 600 человек в день. Как обращались с советскими военнопленными в Смоленских концлагерях, позже рассказал Эрих Мюллер, ефрейтор 3-й роты 335-го охранного батальона: «В Смоленском концлагере № 126 с советскими военнопленными немецкие солдаты обращались очень жестоко. Считалось, что русский – получеловек, дикарь, и поэтому всякая жестокость по отношению к ним не только оправдывалась, но и поощрялась. Их избивали, гоняли на самые тяжёлые работы, а при малейшем признаке неповиновения рас*треливали. Командир 335-го батальона подполковник Ширштедт инструктировал нас: «Русских щадить нечего, нужно чтобы советские военнопленные постоянно чувствовали мощь германского оружия». Мы добросовестно выполняли эти указания...»
⠀
К немецким фото, где изображены чистые и довольные горожане, нужно относиться осторожно, так как они, скорее всего, носили пропагандистский, постановочный характер. В действительности же население Смоленска должно было подчиняться новым установленным правилам: например, люди могли передвигаться по городу с 6 часов утра до 8-ми вечера - выходить в другое время, а также покидать город без разрешения было запрещено. За нарушение установленных правил следовало либо физическое наказание, либо заключение в концлагере, расположенном в Рославле.

А в районе Садки, выселив всех жителей, немцы организовали большое еврейское гетто, которое просуществовало год: 15 июля 1942 года оно было ликвидировано, однако точных данных о количестве убитых узников этого концлагеря нет.
⠀
Часто в Смоленске можно было наблюдать такую картину: в определённый час оцеплялись целые городские кварталы, всё население выгонялось на улицу и начиналась проверка документов. Причём все те лица, у которых не было документа о том, что они работают в немецких учреждениях, арестовывались и направлялись в сборные лагеря. Дальнейшая судьба этих людей зачастую была неизвестна.
⠀
Одним из основных занятий немецких солдат и офицеров был грабёж на всех уровнях. Так, наиболее ценные экспонаты смоленских музеев вывезли в Германию, ценности из домов и квартир оккупанты тащили с собой, стараясь отправить почтой на родину. «Что особенно поражает в характере немецких солдат, так это то, что даже раненый немец не бросает своей амуниции и награбленных вещей. Сам еле плетётся, а всё же тащит каску, противогаз и мешок с награбленными вещами», – подмечал военный врач. А Светлана Землянухина, так как была ещё ребёнком, запомнила другое - как немцы ходили по дворам местных жителей её деревни и отбирали последнее: тёплую одежду, запасы еды, инструменты… «Жизнь в оккупации была связана не только с угрозой физического истребления, были ещё угрозы и голода, и холода, и болезней. Люди заболевали и умирали просто от того, что нечего было есть… Наш дом стоял поодаль от деревни – рядом со школой, и мать как-то прослышала о том, что в деревне полицаи забирают у жителей скот. А было это летом, когда уже было запасено в сарае сено для коровы. И мать со старшим сыном решили её там спрятать. Освободили от сена угол сарая, завели туда корову да и заложили проход сеном. Мать через дыру в крыше сарая залезла к корове, чтобы она не мычала, и была там с ней целый день. Я хорошо помню, как полицаи пришли за нашей коровой, а мы, дети, бегали во дворе и сказали им, что нашу корову уже забрали. А мама рассудила так: если бы её обнаружили, то нас всех, конечно, рас*треляли на месте, но и без коровы мы бы погибли от голода. А так удалось корову спасти».

Война войной, но Смоленск жил своей будничной жизнью, своими страстями, эмоциями, новостями, взаимоотношениями оставшихся в оккупации смолян друг с другом и новыми властями. Вот как эта сторона реальной жизни увиделась Сергею Красновскому:

«Ни в какой степени не оправдывались надежды на лучшую жизнь для торговцев и предпринимателей. Для иллюстрации я приведу пример одного предпринимателя, К. Этот господин решил открыть в городе баню. Захватил котёл и некоторый запас дров. По поводу этого банного открытия газета, издающаяся оккупационной администрацией, поместила большую статью под заголовком «Ростки новой жизни». В этой статье восхвалялись инициатива и предприимчивость «истинно русских людей», а сам господин К. величался «русским самородком». Но в скором времени о его бане узнали немцы и начали её усиленно посещать. Денег, конечно, не платили. Моются целый день, а потом дадут господину К. закурить сигару и уйдут. Кончилось дело тем, что однажды вымывшаяся в этом заведении команда немцев заболела сыпным тифом. Специально созданная комиссия признала, что это произошло благодаря бане К. Ему всыпали палок, а баню сожгли. Аналогичной была и судьба различных сапожных и других артелей. В открывающиеся мастерские немцы принесут починять обувь, а за работу дают лишь закурить. Если же с них владелец мастерской спрашивает марки или им покажется дорого, то они просто набьют морду и уйдут».